Утром она разбудила меня в шесть часов, чтобы я успел до восьми часов сделать влажную уборку, и была не очень разговорчива, про то, что между нами было ночью, не было сказано ни слова.
Когда я в девять часов утра пришел домой, мама во время завтрака подозрительно долго меня разглядывала и, наконец, спросила:
— Ты ведь сегодня вдвоем с Таней Федоровой работал?
— Да, мама.
— Ну и как работалось?
— Да как обычно, срочных больных не было. Я шил салфетки два часа, а потом пошел спать.
— И больше ничего?
— Мама, а что ты так интересуешься, я не понимаю.
Мама вдруг смутилась:
— Да нет, ничего я просто так спрашиваю.
Все понятно, я наверно не первый, соблазненный, что уж там случилось, у Тани в жизни я не знаю, но ее взгляд в бельевой и полные слез глаза я не забыл.
Я сидел у окна рейсового автобуса и вглядывался в дождливое серое утро, он уже подъезжал к пригородам Энска. В памяти вставали картины прошедшего бурного лета. Июнь и июль слились в один поток зубрежки.
Я учил школьные предметы так, никогда не учил ни в этой жизни, ни в прошлой. Конечно, я знал много, гораздо больше, чем мои одноклассники, да и наши учителя.
Но школьные то знания у меня давно остались на «задних полках» моей памяти, и поэтому приходилось тщательно изучать все снова. С моей практикой все это давалось гораздо легче, но не избавляло от необходимости читать учебники.
И вот наступил знаменательный день экзаменов. Исаак Наумович все-таки выбил мне разрешение на сдачу экзаменов экстерном. Не знаю, чего это ему стоило, но он свое обещание выполнил.
Для моих одноклассников, то, что я буду сдавать экзамен экстерном за десятый класс, было настоящим шоком. Наши парни, показывая на меня, частенько крутили пальцем у виска, дескать, совсем с катушек Андреев съехал. А Аня устроила мне настоящую истерику, назвала меня предателем и, что, я ее только дразнил эти два месяца, а теперь оставляю одну.
Но тем не менее время шло. В июне я попросил в больнице оставить мне два-три дежурства, из-за напряженного графика сдачи экзаменов. Ночью во время последнего дежурства, ко мне снова пришла Таня, она всю ночь не давала мне уснуть, и шептала:
— Ну, пожалуйста, люби меня мой мальчик, — и плакала.
А утром я, случайно услышал разговор двух наших санитарок, Прасковья Игнатьевна тихо говорила своей сменщице:
— Танька то Федорова совсем с ума сошла, второй раз дежурствами меняется, я ведь в первый раз в толк не взяла, а сейчас поняла, она из-за Дашкиного сынка меняется. Это же надо, с дитем связалась.
Ее собеседница также тихо отвечала ей:
— Ты что же Паша, совсем ничего не знаешь? У Таньки же в прошлом году жених погиб, он ее каждый день с цветами встречал, уже и свадьбу ждали. Я когда этого Сережку то увидела, чуть не ахнула. Ведь они почти как братья близнецы, только этот помоложе.
— Ой, бедная, и как же она теперь будет, — дрогнувшим голосом сказала Прасковья Игнатьевна и заплакала.
Увы, по-видимому, когда снова приходишь в этот мир, поневоле делаешь и новые ошибки. Мне тоже до слез было жалко эту умную красивую девушку, и я надеялся, что она сможет, как и большинство из нас пережить свою потерю, и начать все сначала.
Когда я пришел домой, мама почему-то еще не ушла на работу. Ее глаза были красными, как будто она только что вытирала слезы.
— Сергей, — сказала она, — Нам нужно серьезно поговорить.
— Хорошо мама давай поговорим.
— Сергей, какие отношения у тебя с Таней?
— С какой Таней?
— Не строй из себя дурака, ты прекрасно знаешь с какой.
— Мама, у меня с ней нормальные отношения.
— Сережа с сегодняшнего дня ты в больнице не работаешь. Не дури девушке голову, она только начала приходить в себя, мы ее полгода таблетками отпаивали. А тут ты. Я то дура и не сообразила, что ты на этого Игоря как две капли воды похож, даже голосом.
И она заплакала снова.
— Мамочка ну не плачь, пожалуйста, ты ведь знаешь, что у меня последнее дежурство. Потом экзамены, а потом я уеду в Ленинград.
— Ну, смотри у меня, чтобы в больницу ни ногой, понял.
— Хорошо мама, я все понял, в больницу ни ногой.
Две недели экзаменов слились в один длинный день, я даже мог остановиться и подумать о чем то постороннем, пару раз мне вообще пришлось сдавать по два экзамена в день. Несмотря на свою явную благожелательность, учителя, однако спрашивали меня намного серьезнее, чем десятиклассников, те только изумленно поднимали брови, когда слышали их дополнительные вопросы к билету, на который я отвечал.
И тем не менее все экзамены я сдал и практически все на пятерки. Теперь у меня впереди маячила моя альма-матер в первой жизни Военно-Медицинская академия.
В июле я поехал в Ленинград, мама, отправляя меня, сто раз повторила, где и как себя вести, на что я обещал тщательно следовать ее наставлениям и советам. Когда я с небольшим фибровым чемоданчиком выходил из квартиры, моя бабушка заплакала и несколько раз перекрестила меня.
Когда я зашел в вагон, я почувствовал себя, как во втором доме, за свою жизнь я столько поездил по Союзу, что воспринимал вагон, как что-то родное.
Со мной в купе ехали две пожилые женщины, которых моя мама тут же попросила присмотреть за мной до приезда в Ленинград, где эстафету примет моя тетка. Старушки свое обещание выполнили на сто процентов, и у меня не было никакого шанса выйти куда-нибудь без вопроса:
— Сережа ты куда?
Слава богу, эта поездка длилась всего лишь ночь, если бы это было дольше, то возможного даже моего терпения могло не хватить на этих добровольных охранительниц.